Сить — таинственная река - Анатолий Петухов

«Ничего, пойду по солнцу», — решил он и посмотрел на небо. Но мглистое, без единого просвета небо, казалось, повисло на вершинах этих огромных деревьев. Если бы не деревья, серая мгла, наверно, опустилась до самой земли…

Босой, без кепки, в выгоревшей куртке и спортивных шароварах, порванных на колене, он долго стоял среди исполинских деревьев, раздумывая, куда, в какую сторону идти.

Колонна эвакуированных двигалась на восток со стороны Лодейного поля. Прыгнул он из машины через правый борт. Значит, север должен быть за спиной, там, где проходит дорога, а идти нужно на запад. Поколебавшись, Ленька свернул вправо.

Он знал, что сейчас его ищут. Машины, может быть, простоят до самого вечера. А потом Славик и Сашка не стерпят и нарушат клятву. Они скажут: «Леньку искать нечего. Он убежал на фронт». И пусть скажут! Это даже лучше. По крайней мере, все будут знать, что Ленька Егоров сбежал не от страха, когда завыли фашистские самолеты и вздыбилась от разрывов земля, — он ушел на передовую…

Сейчас Леньке совсем не было страшно в этом диком глухом лесу. Может, потому, что лес с его таинственной жизнью, зеленой пахучей прохладой, голубизной озер и темными омутами речек он полюбил еще в ту пору, когда в родном селе Калинкине никто из ребятишек и не думал о войне и радио не передавало сводок Информбюро. И фронтов не было. Но был отец. Были костры в синих ночах. Были туманные, росные утра на заветных лесных озерах. Были пахнущие хвоей шалаши на тетеревиных токовищах. И все — с отцом. И все это оборвала война.

И потом, когда с фронта в самом начале войны пришло страшное известие о гибели отца, Ленька с неотразимой ясностью понял, что счастье детства ушло безвозвратно и то, что было, никогда не повторится.

Рыдала мать, безутешно плакали младшие сестренка и братишка, а Ленька спрятался в кладовку, где висела охотничья и рыбацкая одежда отца, прижался к суконной тужурке, от которой знакомо пахло дымом костра, лесом и еще чем-то особенным, отцовским, и так стоял, потрясенный жестокостью тех, кто отнял у него самого дорогого человека — человека, без которого невозможно жить. И высшей несправедливостью жизни казалось ему, что отец уже не вернется домой и не наденет вот эту тужурку. И голоса его Ленька тоже никогда не услышит…

Тогда он впервые осознал и почувствовал своим сердцем, насколько жесток и беспощаден враг, насколько несправедлива война. И он понял, что незачем жить, если не бороться с врагом, если не помогать Красной Армии скорей победить фашистов.

А осенью, в один из воскресных дней, когда Ленька вместе с ребятами своего седьмого «В» класса ушел на завод помогать рабочим, прямым попаданием бомбы был разнесен в щепки родной дом. Так погибли мать, брат и сестра.

Леньку определили в детский дом, но в первую же ночь он попытался бежать на фронт. Побег не удался: задержали за городом и вернули обратно. Потом еще три попытки, и тоже безуспешные. Когда детдомовцы стали готовиться к эвакуации, Ленька рассказал своим друзьям Славику Манойлову и Сашке Овчинникову план нового побега, заранее взяв с них клятву, что они никому не скажут ни слова.

— Ну что вы будете в тылу сидеть? — запальчиво говорил Ленька. — Бежим вместе! Нас повезут в открытых машинах. На полном ходу махнем через борт — и в лес. И никто нас не найдет!

— Я не побегу, — задумчиво сказал Славик. — Мне папа с фронта писал, перед самой атакой: «Что бы ни случилось — учись!» И я буду учиться…

Ленька с грустью подумал, что сам он не получил, не успел получить никакого наказа ни от отца, ни от матери. Если б получил, тоже бы исполнил, непременно исполнил.

— Ну, а ты? — обернулся он к Сашке.

— Можно бы… А если убьют?

— Эх ты, трус! — Ленька брезгливо сплюнул. — Смерти боишься? А я вот ни капельки! Убить бы своими руками хоть одного гада… Нет, одного мало. За папу, за маму, за Светку и Мишку — вот так, четырех! И одного — за себя. — Он сжал кулак и потряс им перед испуганным Сашкой. — Пятерых! Понял? И тогда умереть согласен.

— Нет, я не побегу. — Сашка съежился. — Я не умею, я боюсь… убивать людей.

— Это фашисты-то люди?! — Ленька сверкнул глазами. — Эх, ты!.. Конечно, тогда тебе нечего делать на фронте.

Славик и Сашка смотрели на побледневшее от волнения веснушчатое лицо Леньки и видели в его больших рыжеватых глазах такую отчаянную решимость, что поняли: он уйдет, уйдет один, чего бы это ни стоило, и втайне завидовали ему.

Это было всего лишь вчера.

В лесу стало смеркаться. Очертания деревьев, кустов можжевельника и выворотней начали расплываться, приобретая причудливые, фантастические формы затаившихся чудовищ. Ленька пошел медленнее, стараясь ступать бесшумно и все напряженней всматриваясь в окружающие предметы.

Иногда ему начинало казаться, что следом кто-то крадется. Тогда он пугливо оборачивался, прятался за деревья, замирал, тревожно вслушиваясь в звенящую тишину тайги.

Чем темнее становилось в лесу, тем меньше оставалось тишины: то совсем рядом прошуршит трава, то прокричит во тьме ночная птица, то упадет на землю с высокой ели шишка. Ленька чутко ловил эти звуки, но не мог их объяснить, и у него захватывало дух. Странно: когда он ходил по лесу с отцом, никогда не испытывал такого чувства, все казалось простым и понятным. Или это потому, что прежде меньше обращал внимания на то, чем живет вечерний лес?

Слева хрустнул сучок. Ленька инстинктивно отскочил в сторону и прижался к шершавой ели, вглядываясь в лесную чащу. Потом осторожно, чтобы не нашуметь, вскарабкался на дерево, выбрал сук потолще и пристроился на нем.

Усталость брала свое. Одолевал сон. Но едва Ленька начинал дремать, тело его расслаблялось, голова бессильно падала, и он просыпался от страха, что может свалиться вниз, в темноту.

Так прошла ночь, короткая, но бесконечно длинная для Леньки летняя ночь. Насилу дождавшись рассвета, он слез с дерева.

Небо по-прежнему было сумрачным, на траве лежала роса. Ленька озяб. Чтобы отогреться, нужно было идти. Но куда? Вечером он уже не следил за направлением и теперь вовсе растерялся, в какую сторону идти. Кругом стоял лес, густой, одинаково высокий, и было в нем что-то равнодушное, пугающее. Ленька почувствовал себя одиноким и беспомощным и пошел наугад. Он надеялся, что днем, может быть, все-таки выглянет солнце…

Солнце показалось лишь на четвертый день. Огненными стрелами брызнуло оно сквозь ветви. Ленька смотрел на переливающийся огненный диск светила и не мог слезть с дерева: он понял, что последние два дня шел не на запад, а на юго-восток, все удаляясь от фронта. И страшно было думать о том, что уже нет сил повернуть назад, вообще нет сил идти. И он сидел, зябко съежившись, худенький, слабый, обхватив тонкими руками пахучий изжелта-коричневый ствол сосны.

Солнце поднималось все выше и выше и все щедрей и обильней лило на землю свое тепло. Беззаботно, без устали на разные лады и голоса, пели, трещали птицы.

Слушая их пение, Ленька вдруг увидел себя как бы со стороны. Он представил себе, что вот сейчас откуда-то появятся смелые и добрые люди. Они заметят его, голодного и оборванного, помогут слезть с дерева, на которое он с таким трудом взобрался в вечерних сумерках. Потом накормят, напоят и, узнав, что он держит путь на фронт, укажут дорогу и сами пойдут с ним бить фашистов.

Ленька мечтал. Сейчас, когда он понял, что до фронта не дойти, эти мечты были единственным утешением…

Желтогрудая пичужка села у самой головы Леньки, покачалась на тоненькой веточке, поблескивая черными бусинками глаз, потом вспорхнула с тревожным писком и спряталась в вершине дерева. И Ленька подумал, что так можно просидеть здесь до вечера, потом еще день и еще, изнемогая от слабости и голода, а потом… Ему стало жутко при мысли, что потом наступит голодная смерть. Он огляделся по сторонам, собираясь слезть, и разжал онемевшие руки. В глазах потемнело. Перевернувшись через голову, Ленька полетел вниз…

Поднимался медленно, а поднявшись, едва удержался на ногах. Постоял, опираясь плечом о дерево, затем двинулся навстречу солнцу.

Идти в этот день было особенно трудно. Непослушные ноги путались в траве, спотыкались о колоды, ветки и паутина назойливо лезли в лицо, но Ленька не отводил их.

К полудню, оборванный, с бескровным лицом и расцарапанными руками, выбрался он на лесную тропу. Это придало сил: какая бы ни была стежка, она всегда ведет к людям. Но Ленька прошел по ней всего километра два, дальше идти не смог. Он беспомощно привалился спиной к осине и закрыл глаза. На рыжеватых ресницах заблестели слезы. Ленька плакал. Но не от усталости и голода и не от страха — днем ему не было страшно. Он плакал от обиды.

Голоса раздались совсем рядом, за деревьями. Ленька вздрогнул, но не успел пережить радости: в говоре почудилось что-то незнакомое, настораживающее. Язык был чужой!